Зеркала антикварной столицы. Вена
Любой город обладает способностью накладывать отпечаток на своих обитателей – людей, кошек, собак, птиц, растения. Его жители – как движущиеся зеркала, мутные или чёткие, прямые, а чаще – кривые. Они могут прятать свои отражения, затемнять и искажать их, но наблюдательный глаз непременно обнаружит нечто общее между цветниками и домами, в которых обитают горожане и их любимцы-животные, парками, где они гуляют, музеями, храмами, университетами, вокзалами и станциями метро. Город неизбежно подчиняет себе: начинаешь жить присущим ему темпом, повторяя линии и краски. Чёткость его отражения в жителях прямо пропорциональна времени, здесь проведенному, потраченному.
Достаточно прикоснуться к городской жизни на день, на несколько часов, чтобы голос обрёл новые модуляции, чтобы изменились походка и осанка, чтобы поменять стиль и цвет одежды, чтобы возникла и не покидала беспричинная весёлость, подогреваемая раскаленными камнями и вином босоногого юга, или грусть, переданная строгими северными европейскими городами с их вечно моросящим холодным дождём.
Венцам свойственно отражать прошлое и настоящее достаточно неразборчиво. Вена живёт в собственном времени, не переставая оглядываться на столетия своего былого могущества в бытность столицей империи Габсбургов. Жизнь всё ускоряется, бьёт прежние рекорды, покоряет новые высоты, претерпевает взлеты и падения. Вена не участвует в состязаниях. Она покачивается в своём антикварном фиакре и со снисходительной улыбкой наблюдает, как её обгоняет современный мир. Волосы её седы, в складках тяжёлого платья – пыль былой славы некогда великой империи. Под размеренный стук копыт она листает старый альбом с гравюрами, изображающими турецкие осады, сражения с прусскими войсками, балы, летние прогулки с музыкальной свитой, брачные церемонии со шлейфами новых земель. Вена терпеливо и упрямо отводит стрелки часов назад и не позволяет им перешагнуть отметку 1918 года – года краха монархии и рождения республики, чуждой австрийскому духу.
Современные технологии Вену интересуют гораздо меньше, чем почти истлевшие гравюры. Всё новое как-то сложно здесь приживается и нередко маскируется под былое. Новое будто признаёт, что там, до черты XX века, осталось нечто рукотворное, живое, подлинно ценное, и оттого испытывает неловкость за свою угловатую геометричность и рациональность. Оно поклоняется камням эпохи Австро-Венгрии, тщательно, почти с благоговением, реставрирует штукатурку времён побед над османами и возносит на пьедестал погребённые под пылью веков фундаменты римлян.
Прошлое преобладает над настоящим, осознаёт своё превосходство, но новому не мешает. Вена миролюбива и не допускает вражды. Столетние здания покорно подставляют свои головы, и с них снимают черепичные шляпы, чтобы надеть пентхаузы из бетона и стекла. Но и в это начинённое геометрией жилище хозяин продолжает тащить из антикварных лавок помутневшие фарфоровые статуэтки и потемневшие серебряные ложечки с отпечатками пальцев эрцгерцогов и эрцгерцогинь.
В двух шагах от Музея истории искусств (Kunsthistorisches Museum), на глазах плеяды именитых мастеров поселилось современное искусство в помещениях бывших императорских конюшен. Вена разместила их рядом – это мудро и символично. Ведь где же спасаться от запахов клякс, кубов и искажённых тел, как ни у Тициана, Ван Дейка, Дюрера, Рубенса, Питера Брейгеля старшего, Рафаэля и прочих постояльцев художественно-исторического общежития.
До середины XIX века Вена теснилась на скудном клочке земли. Дворцы императоров и знати, музыкальные залы, простой люд, нищета со своей спутницей – грязью, были туго зажаты кольцом из крепостных стен. Но пришла пора, когда городские укрепления были снесены, и Вена, словно вода из прорванной плотины, разлилась к виноградникам и Венскому лесу, пересекла Дунай, потекла к термальным водам Бадена. Прежнюю Вену переименовали во Внутренний город, а новая Вена соединилась со старыми пригородами, была разделена на районы и с высоты птичьего полёта постепенно приобрела облик ажурного рисунка, похожего на веера и паутину. И сейчас конгломерат из двадцати трёх районов – новая лоскутная Вена – ежегодно лидирует в рейтинге как город с самым высоким качеством жизни и самой благоприятной экологией.
В нынешней Вене мирно сосуществуют разные религии и культуры. Где были прежде толстые стены, турки ведут бойкий торг дешёвой едой. Крышу киоска, под которой раскатывает тесто покрытый трудовой испариной потомок Османской империи, с площади Героев вынужден созерцать бронзовый полководец Евгений Савойский, гнавший турок с австрийских и венгерских земель три столетия назад. Однако потомки тех, кто сражался под знамёнами Евгения Савойского, кебабами не гнушаются и поглощают их в неменьшем количестве, чем японские суши и американские гамбургеры.
В новой Вене разрешены демонстрации, митинги, массовые марши под оглушительный барабанный бой. Не запрещены шествия и в комически малом составе, когда перекрывают оживленную улицу, чтобы промаршировала процессия из пяти человек.
Парки дворянских городских усадеб перемежаются садиками муниципальных застроек. Обитатели старинных особняков сидят за столами в костюмах, занимаются науками и искусствами, философствуют или коллекционируют сумочки с всемирно-известными логотипами. Обитатели муниципального жилья продают им хлеб и пирожные, протирают пыль на роялях и на полках с книгами. Другие, кто уже в костюме, но без собственного жилья, обитают в съемных квартирах, нередко с видом на стену или тёмное окно соседа. Чем больше в гардеробе костюмов, тем легче карабкаться по этажам их обладателю, тем ближе он к заветной цели – пентхаузу с террасой или хотя бы терраской, с видом на голубую мечту – на парк особняков и виноградники.
Дома борются за место под солнцем, уплотняются там, где давно всё уплотнено, пристраиваются к пристройкам и достраиваются к окончательно достроенному –неукоснительно блюдя при этом традицию: не выше пяти-шести рядов внимательных стеклянных глаз. Долговязых, скребущих небо зданий в Вене не больше, чем сорняков в австрийских садах.
На островках, разделяющих магистрали, устраивают площадки для игр в баскетбол, а дошкольников прогуливают во дворах, похожих на колодцы. Низкорослым домам тесно, как на каннском пляже, но облака свободны. Чтобы видеть небо, к окнам, уже сто лет не знающим прикосновений солнечных лучей, их хозяева приделывают балконы или на крышах между трубами сооружают террасы. От соседей отгораживаются керамическими ящиками с фиалками, кадками с пальмами и дымом от мангалов. Прямые углы и ровные стены проигрывают скошенным потолкам, винтовым лестницам, выступам, ступенькам, башенкам. Жить в прямоугольниках и квадратах, высотой в два пятьдесят, – некоторым венцам не престижно и скучно. Венцы переплачивают за чердаки, за свой садик со столом, двумя стульями и кустом гортензии. Доплачивают за слуховые круглые или прямоугольные окошки с двумя крошечными двустворчатыми дверцами. Зачем?.. Чтобы выглянуть в окно и увидеть, как ветер сдувает лепестки с цветущей вишни или капли дождя разбрызгивают на стекле радугу.
Новую Вену питает и делает единым целым прежняя Вена. И лишь обитателям петляющих улочек у виноградников – самого яркого лоскутка, определённого под номером девятнадцать, — до прежней Вены дела нет. Их питает колокольный звон маленьких церквушек, разговоры за деревянными столами в уютных дворах старинных домиков с черепичными крышами и расписными стенами, домашняя еда, молодое вино и подступающий венский лес. Этот живописный уголок Вены у подножия холмов Венского леса, некогда пригород, стал символом винодельческой культуры и олицетворением умиротворения.
Внешней Вены всё больше на карте, но мало в реальности. Монархия без монарха – прежняя, внутренняя, Вена – не сдвинулась с места, осталась верной своему клочку земли. Её диагональ измеряется шагами за пятнадцать минут, но лабиринт улиц прежней Вены очень запутан. Можно заблудиться в хоженых сотни раз улочках, можно идти на север, а выйти на востоке. Стоит поменяться освещению, или измениться углу зрения – и обнаруживается лавка украшений с дверным колокольчиком и старушкой с букольками, нанизывающей на нитку полудрагоценные бусины, там, где ни лавки, ни старушки никогда не было…
Внешний город от внутреннего сейчас отделён бегущими по часовой стрелке автомобилями. На месте крепостных стен построили широкую улицу, символизирующую новые идеи и свободу перемещения людей. Хлынувшие через разрушенную стену горожане стали селиться в новых районах, но тесную Вену не покинули ее духи. Они живут в подземельях и в домах с тусклыми окнами, завешенными тяжёлыми шторами; перед Рождеством они пьют горячее вино на площадях, гуляют по улицам и смешиваются с венцами. И порой сложно различить, человек или материализовавшийся дух позвякивает в кафе ложечкой, размешивая сахар, или элегантно поправляет жемчужные бусы.
Возможность повстречаться с тенями прошлого здесь выше, чем шанс их миновать. Немногие сохранившиеся узкие средневековые улочки переносят нас в отдаленную эпоху. Поздним вечером или ранним утром могут явиться призраки торговцев мясом и рыбой в нечистых фартуках, краснолицых и припудренных мукой пекарей, сжигающих на кострах запрещённые книги иезуитов и сборщиков трупов с тележками, заполненными безжизненными жертвами чумы. У императорского дворца мелькают монокли и парики из века расцвета музыки, балов, успеха «Волшебной флейты». Духи охраняют прошлое прежней Вены, натирают скрипящий истёртый паркет, подкрашивают трещинки на поблекшей позолоте, вытряхивают полинялый бархат и не выходят за кольцо бывших крепостных стен. Нет их в других районах Вены, не привлекают их даже дворцы Бельведер и Шёнбрунн. Случается, поднимется дух в сумерках на самую высокую башню собора Святого Стефана, поманят eго огни старинного колеса обозрения, ослушается запрета и перелетит через магическое кольцо. Закачается на высоте вагончик с людьми, будто ветер подул, а это дух задел его крылом.
Есть города, построенные строго, как Копенгаген, а есть Вена, вылепленная из куполов, пилястр, колонн, атлантов, кариатид, маскаронов, герм, длинных женских фигур и флорального узора ар-нуво, нотных ключей, бемолей и диезов. Есть обитатели, которые сливаются со штукатуркой стен, а есть венцы, чьи отражения – многообразие форм и звуков. По венским улочкам, сохранившим имперский блеск, торопливо шагают взлохмаченные диезы с отсутствующим взглядом; не спеша прогуливаются бемоли с поднятыми воротничками и задранными подбородками; совершают моционы по дорогим магазинам надушенные увядшие кариатиды; томно взирают на прохожих красавицы модерна; пьют кофе маленькими глоточками покинувшие музеи и позолоченные рамы портреты в крупных жемчугах; атланты борются на аукционах за антиквариат; за мраморными столиками дымят гермы и просматривают на деревянных рамах газеты – свежие, но уже пожелтевшие; маскароны ищут вдохновения на потолках кафе и неразборчивым нервным почерком записывают в тетрадях с вырванными листами нашёптанные Мельпоменой драмы.
Вена подчиняет, и если ей не противиться, подчинение этому городу позволит стать куполом или хотя бы фризом, перевоплотиться в скрипичный ключ или хотя бы бемоль. Перенять её привычки, полюбить по-настоящему музыку и с искренним интересом ходить на выставки. Переместиться во времена позолоты и пурпурного бархата. Как-то естественно, повинуясь общему настроению, влиться в темп адажио, не торопиться – но успевать.