“Трир основан за 1300 лет до Рима…” — надпись на одном из городских домов. По мнению ученых, наших современников, в IV-м веке Трир был одним из самых значительных городов мира, наряду с Римом, Константинополем и Александрией. После разделения Римской империи в 395 году он стал резиденциональным городом одного из четырех римских императоров, и весь северо-запад Римской империи управлялся из Трира. В Священной Римской империи германской нации Трир с ХII века был резиденцией курфюрстов, выполнявших одновременно обязанности архиепископов. Позднее Трир стал резиденцией первосвященников римско-католической епархии в данной провинции империи, старейшей епархии к северу от Альп. Здесь находятся старейший в Германии собор, самый старый еврейский дом, самая старая аптека, амфитеатр на 20000 мест, три термальных комплекса. Наконец, эта земля родила Карла Маркса – почитаемого не только Триром, но и значительной частью мира. Возникает некоторое головокружение от концентрации этих «самых самых» – от достопримечательностей, объектов, охраняемых ЮНЕСКО, и лишь воды реки Мозель успокаивают взгляд.
Трирский Археологический музей: черепок, извлеченный из бездны времени, бережно помещен под музейное стекло. Внешне невзрачный, что таит он в своей памяти? Много лет и столетий дыхание толщи литосферы, приглушенные почвой шум дождя и подслушанные разговоры, скользкое прохладное прикосновение поколений червей, негу купавшихся в термах, дрожь губ гладиатора перед его выходом на не оставляющий надежды поединок с хищником или таким же несчастным, как и он сам, привкус женских слез, застилающих зрелище, требуемое ревущей толпой, обезумевшей от труда и скуки того же подневольного труда. Вспоминается роман Джованьоли „Спартак“, в котором близкие друзья, гладиаторы, были вынуждены насмерть сражаться друг против друга. Другой, третий, пятый, десятый черепок… Они могли бы отмотать ленту прошлого и разрешить многолетний спор исследователей – рассказать, кто же на самом деле основал Трир. Был ли это ассирийский принц Требета, пасынок царицы Семирамиды, обосновавшийся после изгнания и долгих странствий на реке Мозель? Или город заложил предводитель галльского племени треверов? Или, все же, к чему склоняется большинство ученых, первую строчку в истории города после завоевания Гаем Юлием Цезарем галло-кельтской территории, места обитания треверов, написал римский император Октавиан Август, назвав в 16 г. до н.э. поселение Augusta Treverorum? Город также бережно хранит раритеты высшего сословия своего далекого прошлого – чаши, барельефы, мозаики… Они помнят паломничество святой Елены в Иерусалим, ее сына – первого римского императора, принявшего христианство – святого Константина Великого, его приемы во дворце с тронным залом, отделанным черно-белым мрамором и золотой мозаикой – поражавшим роскошью в IV веке и разоренным сегодня, но продолжающим поражать воображение.
Музей Карла Маркса в Трире, в доме, где он родился, – достопримечательность, посещаемая едва ли не каждым приезжим. Билетерша – любезная молодая китаянка. Буклеты на китайском, русском. На других языках – словно задвинуты на периферию. Самый большой наплыв туристов – из Китая. Они, все еще с энтузиазмом, возводят коммунизм. Китайцы приезжают целыми автобусами, русские добираются поодиночке. Достроить здание советского коммунизма не получилось, и русские посещают музей как обветшавшее незаконченное строение, почти как римскую руину. В Германии памятники Карлу Марксу не сносят, а музеем, принадлежащим Социал-демократической партии, по всему чувствуется, управляет твердая хозяйственная рука.
Карл Маркс предпринял попытку переделать конвенциональный мир, свести взаимодействие полярных сил, инь-янь, так сказать, к экватору – общему знаменателю, обосновал необходимость смешать все деньги в одну кучу, чтобы выдавать их всем поровну. Разве не благородный, полный любви к „простому“ люду, порыв? Благородный, но, вероятно, и тщетный. Древние восточные философские учения рассматривают инь-янь как основные силы движения, изменчивости в природе, поэтому полярность – это естественное для космоса, мироздания состояние. Тем не менее, идеи Маркса и неотделимого от него Энгельса западные политики хорошо усвоили: если не подкармливать „простых“, на которых, собственно, все и держится, то лозунг „Пролетарии всех стран, соединяйтесь!“ может прозвучать снова и не менее громогласно, чем прежде. И подтверждение тому – подрисованные рожки и усы к лицам кандидатов в парламент накануне выборов на уличных плакатах. Вспоминается Алексей Толстой, который писал в романе «Эмигранты» о положении немцев в 1919 году: „Немцы питались сырой брюквой и десятками тысяч умирали от истощения“. И вот, спустя сто лет, Германия способна содержать пролетариат не только свой, но и стран Евросоюза – учитывая даже, что потребности пролетариата сегодня вплотную приблизились к уровню потребностей интеллигенции и прочих.
Квадратные метры Трира едва справляются с обилием памятников римлянам и немецким курфюрстам. Поток каменных изваяний, по-римски величественных и по-немецки упорядоченных, сбивает с ног. Слишком большое количество храмов для небольшого города вызывает головокружение. Грандиозная церковь Девы Марии, еще более грандиозный кафедральный собор святого Петра, место хранения святыни – Хитона Христа, церковь святого Евхариуса и святого Матфея в бенедиктинском монастыре с мощами апостола Матфея, церковь святого Гангольфа в кружеве фахверковых домов, церкви святого Павла, святого Антония, святого Ирменина, святого Максимина, святого Мартина, святого Павлина…
Все настолько организовано – отреставрировано, вычищено, четко, подписано, согрето или охлаждено, что инстинкт выживания притупляется. Еще один музей, еще одна история, еще одна церковь, еще одна порция фимиама – и невольно вдруг возникает ощущение невесомости, даже эфемерности, и кажется, что еще мгновение – и тело оторвется от земли, воспарит вместе с духом. И только тонкие запахи, напоминающие о кулинарной экспансии соседней Франции и об обеденном времени, берут верх над высокими мыслями и эмоциями, возвращают на грешную землю, к банальному. Ресторан с французскими изысканностью и вкусом – суп великолепен, десерт восхитителен. Официант уносит опустошенный фаянс и оставляет счет, как напоминание, что все хорошее – временно и, как и плохое, рано или поздно подлежит оплате. Счет оплачен, на смену чувству голода приходит чувство насыщения, а с ним и желание вновь дать себя увлечь потоку лабиринта достопримечательностей.
Античный амфитеатр: место концентрации людской громогласной массы, предназначенное для выброса накопившейся физической усталости, для избавления памяти от рутины и забот. Бывший веками в арьергарде городской жизни, сейчас амфитеатр – на ее периферии. Здесь тихо, как на кладбище. Подземный бокс арены – испытание для людей с воображением – здесь держали обреченных на близкую смерть. Сверху в такт пульсу капает вода, словно отсчитывая чьи–то секунды жизни. В глубоких колодцах – черные дыры. В водяной тьме далеко внизу что-то шевельнулось. Крыса? Или дух гладиатора?
Еврейское кладбище. Среди прочих – там захоронения родственников Карла Маркса. Пожилой приветливый велосипедист, предложивший помощь разобраться в карте, виновато пожал плечами и сказал, что кладбище всегда закрыто. Жизненная установка „доверяй, но проверяй“ в немецком Трире не сработала. Проверка собственными ногами подтвердила, что, действительно, закрыто, причем – наглухо. И только через щель с игольное ушко одним глазком можно увидеть низкие, покосившиеся черные камни над тем, что когда-то было людьми.
Римские термы, точнее то, что от них осталось, впечатляют размахом любви к себе. Кажется, именно здесь нашла земное воплощение провозглашенная Сократом, стоиками и киниками, а в наше время вновь подхваченная Мишелем Фуко установка на заботу о себе. Mens sana in corpore sano – в здоровом теле – здоровый дух! Это уже наша интерпретация формулы гармоничной жизни римского сатирика Ювенала, хотя он, на самом деле, обращался с просьбой к богам послать нам одновременно и здоровое тело, и здоровый дух. В музее игрушек билетер – инвалид в коляске. Вдобавок у него еще и насморк с кашлем. Что с его духом, и в состоянии ли ему помочь термы? И как-то делается неловко, хоть и изображаешь, что все в порядке, но уходишь с тяжелым осадком на душе. Сохранившиеся игрушки давно состарившихся и почивших людей вдруг вызывают в памяти еще одно завещание античности – memento mori, помни о смерти. И возникает страх перед быстротекущим временем, страх, который усугубляет вид детей, беспечно разглядывающих игрушки. Но стоило покинуть музей, как солнечный луч упал на лицо, и повеяло корицей из дверей ближайшей кофейни. Недавние мрачные мысли вдруг, вмиг улетучились, словно обрели приют в башне черных римских ворот, составив компанию призраку затворника Симеона Трирского.
Захотелось купить вина в музее Карла Маркса с одноименным названием, но не себе, а в подарок – удивить друзей немарксистов и приятно поразить марксистов. Маркс, слыл любителем и ценителем хороших вин, поскольку родился и вырос в местности, где процветало виноделие, и считал, что человек, не пьющий этого напитка, не способен создать нечто значительное. Любопытно, как бы развивалась история, если бы автор „Капитала“ и соавтор „Манифеста Коммунистической партии“ был к вину равнодушен? А еще захотелось купить гипсового слоника, жертвуя тем самым средства живым азиатским слонам. Покупка напрашивалась – весь город был заставлен ярко раскрашенными слонами, спорящими с достопримечательностями и напоминающими о докучной сказке: „Купи слона, купи слона, а ты возьми и купи…“ Чтобы наконец поставить точку в этой всплывшей из детства истории, путешественница купила слона. Гуляя по вечернему Триру, она размышляла о словесных играх – сузив их до рефрена и анафоры, а также о цветах для раскраски слоника, который уже был помещен в тот же пакет, что и вино „Карл Маркс“. Чтобы привести к гармонии их соседство – напрашивался красный.